18+
МОЁ СЕКСОДЕЛИЧЕСКОЕ ГОА. ГЛАВА 3. АВТОР ВАСИЛИЙ КАРАВАЕВ
1980 год
- Союз нерушимых республик
свободных, сплотила навеки Великая Русь… - надрываясь, кричит радиоприёмник.
Эту песню я слышу каждое утро вот
уже почти 7 лет. Под неё я просыпаюсь.
– Да здравствует созданный волей народов Единый, могучий Советский
Союз!..
Легкая дымка в комнате пахнет
подгорелым маслом и блинами.
- Василька! Вставай! – доносится
бабушкин голос с кухни.
Сегодня же 1 Мая! – вспоминаю я,
и радостно скидываю теплое одеяло на пол.
Вид моих трусов снова немного
омрачает настроение. Почему у всех пацанов из моего двора нормальные одинаковые
«семейники», а у меня дурацкие, как говорит мама, «интеллигентные» белые плавки с гульфиком? У
всех друзей ширинка, а у меня гульфик. Нелегко быть нормальным пацаном, когда у
тебя папа инженер, а мама конструктор-модельер одежды. Мало того, что я как
девчонка в таких трусах, так еще последнее время с «писюном» по утрам проблема
какая-то. Вот и сейчас в моих маленьких
белых труселях что-то некомфортно торчит. Что же с ним происходит? Может, я
заболел? Может надо показаться доктору? Вдруг он скажет, что нужно на операцию,
или вдруг вообще скажет, что это у меня рак и нужно его отрезать. Не, лучше никому не говорить. Никаких
докторов. Только не сейчас! Сегодня же праздник, парад, шарики, красные флаги,
блины со сгущенкой, салат из свежих огурцов. Завтра покажу маме, а сейчас этот
торчащий розовый карандаш надо придавить трусами вбок.
- Василька! Вставай! Буди
родителей! Блины стынут, - кричит с кухни
бабуля. – Со сгущенкой!
- Ура! Сгущенка! – перекрикивая
гимн моей родины, ору я, и забыв про своё маленькое торчащее хозяйство, вбегаю
в соседнюю комнату.
Сгущенку я последний раз ел на 8
марта, и следующий раз будет только на мой день рождения, в июне, еще не скоро.
Выкрашенная недавно, и еще пахнущая скипидаром белая дверь, громко скрипя,
предупреждает родителей, что я уже близко. Запрыгнув с разбега на кровать
родителей, я радостно кричу:
- Мама! Папа! Вставайте! Сегодня
же праздник! Сколько можно спать? На парад опоздаем.
Накрыв голову одеялом, отец
что-то бормочет о том, что еще рано, что он целую неделю ходил на завод, и
сейчас хочет поспать. Но я знаю, как их разбудить. Надо попрыгать на их животах, это всегда
срабатывает.
Первой открывает глаза, конечно
же, мама. Большая, теплая и сонная, она, схватив меня в охапку, пытается
уложить с собой рядом, но увидев торчащие палаточкой трусы, окончательно
просыпается.
- Это что это у тебя?! Тебе не
стыдно? А ну спрячь его куда-нибудь!
- Оно само, и совсем не болит, -
начинаю оправдываться я.
От этих слов папа открывает глаза
и смущенно улыбается. Еще не поняв, почему мне должно быть стыдно, я начинаю
смущаться, и мой «писюн», словно испугавшись,
быстро сдувается.
- Иди умывайся и скажи бабушке,
что мы уже идем, – протирая глаза, спросонья бормочет отец и снова натягивает
на голову одеяло.
Обняв маму за шею, я целую ее в
щеку. От нее всегда с утра приятно пахнет сливочными ирисками и молоком.
Хочется валяться с ними в постели, но мой «писюн», опять став привычным
поросячьим хвостиком, предательски требует, чтобы его отнесли в туалет.
- Василь, пока я дожариваю блины,
сбегай за молоком.
- Бабуль, но ведь сегодня
праздник, - недовольно кричу я из туалета, вырисовывая горячей струйкой на дне
унитаза восьмерки.
Рыжий таракан, неподвижно наблюдавший
за мной с бачка унитаза, видимо испугавшись моего крика, прячется в коробочке с
аккуратно нарезанными газетными квадратиками. Туалетная бумага закончилась еще
пару недель назад, и когда снова появится – неизвестно. Мама говорит, что её,
наверное, всю в Кремль увезли, поэтому в магазинах она пропала. Но я знаю
секретик, как из твердой, царапающей жопу газеты, сделать мягкую бумажку. Меня бабушка научила.
Нужно смять кусочек газеты в комочек, потом развернуть и пошурыкать. Тогда
газетка становится мягкая.
- Заодно купи половинку черного и
буханку белого, - мелодично кричит с кухни бабушка под шипящий аккомпанемент
душистых блинчиков.
- Хорошо, бабуль. Сейчас только
триконы одену, - грустно, но со смирением в голосе отвечаю я и плетусь в зал.
И кто придумал эти шлевки? –
недовольно ворчу я, запутавшись в них пальцами ног.
- Если ржаного высокого, не
будет, возьми низкого четвертинку. Белого бери только по тридцать копеек, если
свежий. По двадцать копеек не бери. Деньги лежат в коридоре, под бидончиком,
авоська на гвоздике. Одна нога здесь, другая там. И надень вязаную олимпийку,
свежо с утра на улице, – кричит на всю квартиру моя бабушка.
Схватив двухлитровый желтый
эмалированный бидончик и мятый рубль, я стремглав несусь вниз по лестнице, на
встречу праздничному весеннему дню. Хочется разбежаться так быстро, чтобы за
пять минут долететь до бойлера с толстой молочницей, потом мигом до хлебного, и
быстро домой, к бабушкиным блинам, к сгущенке, к еще не надутым воздушным
шарикам.
Выскочив пулей из подъезда нашей
пятиэтажки на свежий майский воздух, я глупо цепляюсь сандалией за кривой
бетонный стык верхней ступеньки и … лечу, широко расставив руки. Жёстко
приземлившись на шершавый асфальт,
понимаю, что обе ладошки, коленка и локоть содраны в кровь. Бидончик с
крышкой на веревочке, отбивая эмалировку, звонко и на весь двор объявляет о
моем появлении. Но праздничный утренний воздух так опьяняет, что боль почти не
чувствуется. Вскочив быстро на ноги и позабыв о жжении свежих болячек, я хватаю
бидончик и снова бегу.
- Тёть Ларис, вы последняя? -
спрашиваю я соседку с нашего подъезда, стоящую в длинной очереди к
молочному бойлеру.
- Да, за мной будешь. Ты чё такой
взъерошенный? У тебя вон кровь на ладошках. Упал что ли? – произносит она
писклявым голосом, несмотря на то, что весит, наверное, килограммов сто. Все ее лицо плотно покрыто веснушками, а
волосы такие рыжие, что на ярком солнце кажется, что они горят оранжевым
пламенем.
- Ерунда, тёть Ларис, - отвечаю
я, слизывая соленые капли крови с моих ладошек. - Праздник ведь сегодня. -
Лариска сегодня пойдёт на парад?
Лариска – это дочка тётя Ларисы.
- Не знаю, возможно. Я стиркой сегодня весь день буду заниматься,
а вот мой Юрка, если с утра не успеет нажраться, то с твоей подружкой
обязательно поедет. Мне от нашего цеха поручили транспарант сегодня нести, «МИР
ТРУД МАЙ», я его мужу передам, если сама не пойду. Так что если увидишь от
нашей швейной фабрики красный транспарант с такой надписью, значит, Лариска
наша где-то рядом.
- Везет вам, транспарант понесете!
Зато мы шарики сегодня гелием надувать будем. Будем с шариками сегодня идти.
Тёть Ларис, а скажете, что я за вами стою, мне в булочную еще сгонять нужно. Я
быстро.
- Хорошо, только купи мне тоже
буханку белого, вот тебе 30 копеек. Давай твой бидон.
- Спасибо, тёть Ларис, - кричу я
и вприпрыжку убегаю в сторону соседнего двора.
Утренний майский воздух еще
прохладный, но после долгой холодной зимы он кажется необыкновенно приятным.
Там, в промежутках между пятиэтажками нашего, самого крайнего, пятнадцатого
микрорайона, уже видно восходящее солнце. Его теплые лучи так приятно греют
лицо, что я замедляю бег, и, жмурясь, безумно радуюсь жизни.
Сегодня мне повезло, очередь в
булочную небольшая, всего человек двадцать. Людская лента медленно двигается в подъезд
жилой пятиэтажке, где на первом этаже в маленькой комнате, размером меньше
нашего зала, за прилавком важно стоит толстая продавщица. Открытые прилавки со
свежими буханками душисто пахнут горячим хлебом. Дождавшись, когда стоящий
впереди меня дядя с синими от татуировок пальцами освободит висящую на веревке
обувную металлическую ложку, я беру ее и мягко нажимая ощупываю все батоны и
буханки.
Ближний ряд как всегда занимает
вчерашний хлеб, но если встать на цыпочки, можно дотянуться до только что привезенного,
горячего и самого свежего. Устоять и не откусить уголок душистой буханки просто
невозможно. За спиной продавщицы огромными красными буквами написано – ХЛЕБ
ВСЕМУ ГОЛОВА. Моя бабушка говорит, что так оно
и есть. Я ей верю, потому что она знала, что такое голод, а мне повезло,
я не знаю, ну разве только если перед самым обедом или ужином.
*****
- Мать, ты посмотри, что этот
паразит натворил, - кричит бабушка на весь подъезд. – Трико новое порвал. Дырина
во всю коленку! А где сдача?
Я глупо улыбаюсь и протягиваю
авоську с хлебом и бидончик.
- У меня в карманах дырки,
поэтому я мелочь бросил в бидончик.
- Паразит! Да где ж у тебя
мозги-то? Деньги ж грязные, все в микробах! Их же руками кто ни попадя берёт, -
продолжает ругаться бабуля, и нервно выхватывает из моих рук хлеб и молоко.
- Мать, ты посмотри, чё он
учудил! Сдачу в молоко бросить.
Снимать с шеи короткую
замусоленную веревочку с привязанным к ней дверным ключом мне лень, поэтому,
неудобно прижавшись щекой к двери, я левой рукой пытаюсь запереть дверь. У всех в квартирах уже давно замки с
внутренней стороны открываются и закрываются удобной задвижкой, а у нас, как в
гараже, ключом. Дверь в ванную открывается и из неё выглядывает улыбающееся лицо
мамы.
- Василь, ну зачем ты грязные
монеты в молоко кинул? Не делай так больше никогда.
- Они не грязные, мам. Перед тем
как бросить их в бидончик, я их об трико протер сначала.
- Где коленку-то так порвал? –
вздыхая говорит она. - Будешь теперь с заплаткой ходить.
- Упал возле подъезда, - виновато
отвечаю я, разглядывая шикарную болячку на коленке. –
Там бетонные ступеньки криво
положены, вот я ногой и зацепился.
Нежно потрепав меня за волосы,
мама направляет меня в ванную мыть руки.
- Тамар, там мыло в ванной
закончилось, положи новое, - слышу я голос отца из туалета.
- Я на кухне руки помою, - кричу
я, и воспользовавшись моментом, пока бабушка переливает молоко в кастрюлю,
незаметно для нее макаю палец в открытую банку со сгущенкой.
Здоровенная стопка горячих блинов
дожидается всех членов семьи, гордо возвышаясь посредине стола. Увидев
тянущуюся по всему столу липкую нитку сгущенного молока, бабуля ворчит, но
наливает нам всем в блюдце сегодняшнюю дозу, и убирает банку в холодильник.
- Последняя банка осталась, надо
бы Людке письмо в Ачинск написать, пусть вышлет посылкой еще пяток баночек.
- Бабуль, а почему в Сибири
продается сгущенка, а в Куйбышеве нет?
- Что это! А-а-а! О, господи, –
внезапно взрывается криком мамы пространство, от которого я вздрагиваю, забыв
про сгущенку. - Вить, у нас под раковиной череп лежит! – с надрывом кричит
снова из ванной мама.
Выскочив из туалета, отец с
испуганным лицом вбегает в ванную, и появляется через мгновение с литровой
банкой в руках. Сквозь мутную жидкость виднеется небольшой череп размером с
кулак. Закрыв одной рукой нос, папа быстро исчезает за входной дверью, и тут же
возвращается уже с пустыми руками.
- Ну пап, - начинаю канючить я. –
Зачем ты его выбросил? Я нашел дохлую кошку, и решил ее череп, как в музее, в
банке хранить.
- Василь, у тебя совсем что ли
мозгов нет! - кричит папа из ванной, намыливая руки.
До кухни доносится запах чего-то
тухлого.
– Она же заразная может быть. Не
вздумай больше домой приносить всякую
гадость. Понял меня?
- Да, понял, - грустно отвечаю я,
и отправляю себе в рот капающий сгущенкой блин.
Маленький радиоприёмник,
надрываясь, поздравляет всех трудящихся мира с праздником. Затем диктор
зачем-то стал рассказывать нам про Америку и их президента Рональда Рейгана,
который почему-то хочет убить атомными бомбами всех трудящихся СССР.
- Бабуль, да когда же это
кончится? Мы же ни на кого не нападаем. Каждый день нам говорят и по телевизору
и по радио про то, что Америка хочет запустить в нас атомные бомбы. Надоело
уже. Тем более сегодня праздник, - не выдержав, эмоционально говорю я, и вижу,
как бабушка от возмущения открывает рот и роняет полотенце.
- Вы посмотрите на него! Надоело
ему! Родители, скажите же ему! – начинает громко она возмущаться. – Во времена
Сталина нас бы всех за такие слова в лагеря отправили. Да как ты смеешь такое
говорить? Ты что, предатель Родины, что ли? Родители, да скажите же вы ему, -
машет обеими руками бабуля, переходя на крик. В свои семь лет я всего лишь на
голову ниже её ростом. Она после меня самая невысокая в семье. Как папа про нее
говорит - метр с кепкой, но только когда бабушка не слышит. Если она такое
услышит, то может обидеться.
- Мама, но сейчас другие времена,
- говорит ей моя мама. - Тем более он маленький еще. Что он, понимает что ли,
что можно говорить, а что нельзя. - Вить, скажи ему, - продолжает моя мама. –
Вить! А Вить! В-и-ть! – пытается докричаться до него мама, и ухватившись за
газету, резко дёргает её.
Зачитавшийся папа вздрагивает, и
в его руках остается газета с огромной дырой посередине.
- Тамара! Как же я теперь её
дочитаю-то?
Его лицо выглядит таким
расстроенным, что мне становится его жалко, и я, не зная, как по-другому за
него заступиться, кричу на всю кухню:
- ДУРА! - И тут же больно получаю
маминой ладонью по губам.
- Василь, не смей больше никогда
так говорить! Это же твоя мама! Запомни, никогда не смей мать оскорблять. Чтобы
она ни делала, - возмущенно говорит папа.
Я сижу с полным ртом блинов, мне
больно, обидно до слёз, но зато всё теперь понятно.
- Ты, Вить, лучше сыну
политинформацию проведи, а то уставился в свою газету, и не слышишь, что он
говорит. Видите ли, ему надоело слушать по радио разговоры про Америку и про их
угрозы. Как бы не ляпнул в школе такое. Тебя ж потом вызывать будут.
- Ты, Василь, не говори так
больше, - подключается к моему воспитанию отец. – Мы все, наша коммунистическая
партия и правительство, во главе с Леонидом Ильичем, должны быть солидарны. Мы
должны сплотиться все вместе против империалистов.
- Папа, но ведь каждый день про
войну говорят. Соседа нашего Димку привезли из Афганистана в цинковом гробу. У
него дома были самые лучшие югославские солдатики. Раньше мы с ним играли в
них, а теперь его нет. Может быть, если не говорить про войну, то ее не будет?
Я не хочу, чтобы была война.
Не унимаясь, бабушка шлепает меня
по спине полотенцем.
- Все не хотят войны. И что? Но
наши мужья и отцы воевали, и вы пойдете,
если надо будет. Ишь чё удумал. Не нравится ему про войну слушать. Мы, во время
Великой Отечественной войны, когда Левитан по радио сводки с фронта вещал, все
дела бросали и слушали громкоговоритель внимательно. На улице тишина наступала.
Все стояли и молча слушали. А тут тебе радио не понравилось. Так только
предатели родины поступают.
- Ладно мам, успокойся, давай
спокойно позавтракаем. Потом про войну поговорим, - спасает меня мама.
Дзынь-дзынь! – раздается звонок,
и я радостно соскакиваю с места.
- Дядя Толя! Это дядя Толя гелий
принёс! Ура! - кричу я, забыв про сгущенку и блины.
Как я завидую своему лучшему
другу Илюхе. Его папа на заводе работает сварщиком, не то что мой – инженер.
Дядя Толя может притащить с работы баллон с газом, а у моего папы только
карандаши. У дяди Толи в подвале есть семь самодельных велосипедов, а у моего
папы в гараже ушастый запорожец. Ни у кого в нашем дворе сегодня не будет
надувных шариков, тянущихся в небо. У всех шарики будут жалко волочиться на
нитке, а у нас -гордо реять над толпой. Потому что дядя Толя - друг моего папы.
- Привет, Илюш, здрасьте, дядь
Толь, - радуюсь я долгожданным гостям с соседнего подъезда.
Сын дяди Толи, мой ровесник,
гордо протягивает мне целлофановый пакет с разноцветными шариками. Сейчас мы
будем надувать. Сердце так бьётся от радости, что кажется, сейчас выпрыгнет из
груди. Спокойно стоять на месте просто нереально. И от этого я вприпрыжку бегаю
вокруг баллона, стоящего сейчас как ёлка посреди комнаты. Чёрно-белый телевизор
громко подпевает мне весёлую праздничную песню – «Наш пароход бежит вперёд, в
коммуне остановка…»
- Толь, я тут вам на всех
бутербродиков с копченой колбаской наделала, яичек отварила, каждому по два, и
приготовила термос с чаем. На параде нагуляетесь, кушать захочется, - заботливо
говорит мама, и протягивает нам застиранный целлофановый пакет. – Только пакет,
Василь, не выкидывай, домой принеси, а то мне отцу завтрак на работу не во что
будет класть.
- Хорошо, мам, - киваю я ей, и
натянув шарик на трубку, поворачиваю краник.
Хотя, честно говоря, мне сейчас
не до ее бутербродов и целлофанового мешка. Завороженно я смотрю, как
магический газ шипя наполняет шарик, и чувствую силу гелия, устремленного
вверх.
- Это хорошо, Тамар, что у вас
есть копченая колбаса, ей не отравишься на жаре, - отвечает Илюшкин папа, и,
перекинув нитку возле краника, ловко завязывает надутый шарик. – Вы прям как
буржуи, копченую колбасу где-то к празднику достали, у нас такой нет, но зато у
нас в холодильнике сейчас три сорта колбасы – останкинская обезжиренная,
ливерная и вареная с жиром. А ещё всякие диссиденты говорят, что мы плохо
живем, - громко смеётся дядя Толя.
Он всегда громко говорит и громко
смеётся, потому что он глухой на одно ухо. Когда-то он мечтал научиться летать,
сам лично построил дельтаплан, залез на нашу лысую гору, и прыгнул оттуда. Все
думали, что он не выживет с переломом позвоночника, а он выжил, глухой только
на одно ухо остался.
Первый шарик, выпущенный из моих
рук, быстро поднимается и прилипает к потолку. Завороженно подняв головы, мы с
другом смотрим на такое чудо.
- Вот что значит ФИЗИКА! – подняв
важно к небу палец, говорит дядя Толя. – Гелий легче воздуха, вот вверх и
стремится. Не зря я на сварщика учился. Гелиевая сварка - это высший пилотаж,
это вам не карбид!
- Жалко Серёжку с пятого этажа, -
вздыхает мама. – И десяти лет не прожил пацаненок. Кто бы мог подумать, что
можно насмерть отравиться обычной обезжиренной колбасой. Я вместе с его матерью
в очереди за той проклятой колбасой тогда стояла. Могли бы и мы отравиться…
В комнате повисает тишина. Да
такая долгая, что был бы тут дядя Егор, который вместе с Чапаевым в гражданскую
войну служил, сказал бы: «В такую тишину сейчас где-то мент родился».
- Да какие мы буржуи, тоже мне
копченая колбаса, признак богатства, - усмехается моя мама, нарушив неудобную
тишину. - Я на днях закончила шить рубашку и брюки для Петра Ивановича, он директор
универсама, вот он со мной сервелатом к празднику и расплатился.
- Ты видел, Илюш, какой Серёжка
страшный в гробу лежал? – шепотом спрашиваю я. –
Желтый весь такой, губы синие и
глаза закрытые.
- Не, к сожалению, не видел. Я в
судомодельном кружке был, когда его хоронили, - также шепотом отвечает мой друг
и тут же переключает свое внимание на телевизор. – Смотри,
Василь, что показывают, - сказал
он, выпустив из рук очередной гелиевый шарик.
По телеку показывают далёкую
страну Индию. Ведущий говорит, что собирается сейчас брать интервью у йога,
который отказался от империалистических ценностей, ушел из дома и вот уже 20
лет живет отшельником в пещере, ни о чем не жалея.
С экрана черно-белого телевизора
на меня смотрит худющий старец с седой бородой до пупка и что-то рассказывает
на непонятном языке. Он говорит, по всей видимости, о гимнастике. Рядом с ним
сидел маленький индийский мальчик и помогал переводить слова йога с индийского
на английский.
- Вот бы в Индию когда-нибудь
попасть. Слоны, тигры, обезьяны, йоги, прям как в сказке, - произношу я
завороженно, не отводя глаз от телевизора. - Смотри Илюх, как он сидеть может.
Это называется поза лотоса, – говорю я, сначала сев по-турецки, но тут же
понимаю, что сижу не совсем правильно. Поднатужившись и превозмогая боль, я
кое-как заправляю ноги в то же положение, в каком они находятся у старого йога.
Больно, но что-то волшебное и необъяснимое начинает переполнять меня.
- А тебе слабо так? – кряхчу я,
из последних сил натянув улыбку.
- Да запросто! - кричит мой друг
и тоже плюхается на пол.
Провертевшись безрезультатно
несколько минут и пару раз пукнув от напряга, он так и не садится в волшебную
позу лотоса. Мой пухлый друг сдаётся.
- Не, русскому человеку это не
надо, пусть индийские йоги так делают, я лучше в кружок самбо запишусь. Там на
шпагат научат садиться. К тому же, чтобы самбо заниматься, английский учить не
надо. А еще моя мама говорит, что нам повезло, в отличие от индийских детей.
Они иностранные языки учить начинают с детского садика, а мы только с
четвертого класса.
Вдруг вспомнив, что у меня есть
главный секрет этой недели, я резко вскочил, забыв про йогов и про их
загадочную гимнастику.
- Пойдем, Илюха, на балкон, чё
покажу, - шепчу я ему на ухо и тяну друга за руку. – Дядя Толя и без нас шарики
надует.
Закрыв снаружи за собой балконную
дверь и убедившись, что родители за нами не следят, я лезу в свой тайник.
Подняв одну не прибитую доску, я засовываю туда руку по самое плечо и достаю
оттуда небольшой сверток.
- Смотри, что мне пацаны из
пятого класса дали.
Я держу в руках маленькую,
размером с пачку сигарет, черно-белую фотографию и постоянно кошусь на окно,
боясь, что кто-нибудь из родителей узнает о
моей тайне.
- Ух ты, да это же порно-карты!
Дай позырить! Клёво! Вот она, оказывается, какая - писька у девчонок, - произносит мой друг,
поглаживая пальцем фотографию.
Разглядывая жуткого качества
маленькую помятую фотку, я чувствую что-то странно-подозрительно-приятное в
низу моего живота. Эти чувства мне незнакомы, и хоть они приятны, я всё же
немного боюсь. Почему-то хочется взять лупу и исследовать каждый миллиметр
фотографии.
Абсолютно голая, с широко
раздвинутыми ногами, девушка с фотографии нагло смотрит прямо мне в глаза,
заставляя мои щёки пылать.
- А где остальные карты? Почему у
тебя только одна? – не отрывая взгляда от голой девицы, спрашивает мой друг, и
продолжает сосредоточенно изучать то, что никогда до этого не видел.
- Я и эту-то карту еле выменял у
Мишки. Нож перочинный отдал за неё. – Ты бы видел, что на других картах. Там на
фотках мужики вообще над девками издеваются – писюны им свои в рот и в жопы
суют. Короче, ужас просто.
- Дурак ты, Василь, ты что,
совсем маленький что ли? Они ебутся так. Вот бы мне посмотреть такую фотку хоть
раз в жизни, я бы за это не только ножик, но и увеличительное стекло свое отдал
бы, и даже альбом с марками. А который Мишка тебе выменял? Тот, у которого
старший брат в восьмом классе на зону за изнасилование девчонки попал?
- Да, он. Но только не говори
Мишке, что я тебе карту показывал, а то он меня отлупит потом. А скажи мне,
Илюх, что такое изнасилование, и что значит, когда люди ебутся? Я спрашивал у
пацанов во дворе, но они меня высмеяли и потом не взяли по подвалу лазить,
сказали, что я маленький ещё. Я пришел домой, спросил у мамы, что такое «ебаться»,
а она меня полотенцем мокрым огрела и сказала, что это очень плохое слово.
- А ты что, правда что ли не
знаешь? Я вот давно уже знаю. Ебаться -
это когда мужчина свою пипиську в женскую письку вставляет. Мне один
большой пацан из шестого класса сказал, что это приятнее всего на свете,
приятнее этого только когда девчонка письку в рот берт.
- А зачем ей в рот-то писюн
совать? Она же откусить может. Да и кто сам захочет письку в рот брать?
- Вот за это Мишкин брат сейчас
на малолетке сидит. Это и называется изнасилование. Они с пацанами Светку из
соседнего двора в подвал затащили, трусы с неё сорвали, и, угрожая ножиком,
заставили у каждого письку в рот взять. Пригрозили ей, что если она родителям
пожалуется, то всему двору расскажут, что она «защеканка». Но когда она пришла
домой, её мать заметила, что трусы у Светки порванные, вот мать в милицию и
заявила. Теперь её все во дворе защеканкой дразнят.
- А ты, Вась, видел хоть раз
вживую письку девчачью?
- Да, один раз видел и даже
трогал.
- Врёшь!
- Чё мне врать то, Лариска с
третьего этажа показывала.
- Везет же тебе! Она же самая
красивая в вашем доме. Расскажи, как это было. Я вот только издалека видел. Мне
Машка из соседней пятиэтажки показывала. Я ей за это полстакана семечек отдал, а
она отвела меня за дом, отошла на пять шагов, сняла быстро трусы, показала, и
потом сразу убежала. Я даже толком ничего разглядеть не успел.
- Помнишь, Илюх, мы с Лариской в
свадьбу во дворе играли?
- Это когда ты ей фату из клеенки
сделал?
- Да, твой папа тогда ещё с
балкона кричал нам «горько», когда мы целовались. Так вот, потом мы пошли к ней
домой в доктора играть. Она сказала, давай, как будто она тонет в море, а я ее
голую на берег вытаскиваю и спасаю. Вот тогда она и попросила меня ее за писю
потрогать.
- А ты?
- Ну я потрогал. Страшно и
приятно одновременно, когда девчачью письку трогаешь. Если бы я знал, что свою
письку в ее писку втыкать нужно, то попробовал бы. Но вообще не очень понятно,
как это можно сделать.
- Атас, мама твоя идет, - вдруг
резко перебил меня мой друг и отбросил в сторону порно-фотографию.
За секунду я успел кинуть её в
щель и закрыть доской.
- Мальчишки, что вы там делаете?
Вы еще не готовы? А ну марш переодеваться в праздничную одежду, на парад
опоздаете. Вам на автобусе с пересадкой еще полтора часа ехать.
Недавно покрашенные зелёной
краской стены нашего подъезда еще приятно пахнут, придавая праздничное
настроение. Первое мая. Весна. Еще не расписанные плохими словами стены. Все
это радует и волнует. Первым по лестнице спускается дядя Толя, неся на плече
баллон с газом. Двухметрового роста, худой, в клетчатом пиджаке и наглаженных
брюках, которые малы ему примерно на пару размеров, Илюшкин папа напоминает мне
дядю Стёпу–милиционера. За ним спускается мой лучший друг Илюшка, такой же, как
и я, маленький, но только толстый, как бочонок. Его вязаная жилетка делает его
похожим на мальчиша-плохиша из сказки про Мальчиша-Кибальчиша.
В руке он крепко держит связку из
одиннадцати шариков. Это ровно половина всех, что мы надули. За ним идет мой
папа. Он меньше дяди Толи почти в два раза. В белой кепке-шестиуголке, которую
ему недавно сшила мама, он выглядит немного повыше и напоминает мне кулака из
книжки про героев-пионеров. Я его люблю, хоть он и инженер, а не сварщик как
папа у Илюхи. Зато он очень умный и коммунист. Ему на заводе доверили нести
красный флаг. Гордо держа его на плече, он спускается впереди меня. Мама с
бабушкой не пошли с нами на парад, они посмотрят его по телеку.
Им нужно приготовить рассаду
помидоров, чтобы по приезду мы все вместе могли бы поехать на дачу. Там мы ее
посадим, и потом засолим помидоры в трехлитровых банках. Сегодня на параде я
буду сидеть на шее у папы и кричать громко УРА! И мы вместе с ним будем выше,
чем дядя Толя, потому что у него больная спина, а Илюшка тяжелый, и он не
сможет его нести, как меня. Спустившись на лестничную площадку нижнего этажа, я
вижу, как дядя Толя переступает через пьяного дядю Юру, папу Лариски. Он
алкоголик и опять с утра уже напился и лежит в луже. Он всегда описывается,
если пьяный засыпает.
Мой папа работает с ним на одном
заводе, поэтому, взяв дядю Юру за шкирку, он оттаскивает его с прохода и сажает
в угол, но тот сразу же заваливается на бок. Мне жалко дядю Юру, над ним все
смеются. Его дочка – Лариска, моя невеста, я трогал ее письку. Оторвав от своей
связки один красный шарик с надписью «МИР ТРУД МАЙ», я привязываю его к пальцу
дяди Юры. Когда он проснётся, то обрадуется, что у него есть шарик с гелием,
принесет его домой, и от этого Ларискина мама тоже обрадуется, и, наверное, не
станет его бить мокрым полотенцем по лицу.
глава 1
P.S
МОЁ СЕКСОДЕЛИЧЕСКОЕ ГОА = Гоа - это моё место, а не географически роман, Гоа - это состояние души.
В новой книге:
- воспоминаний из детства всего 7 глав
- 22 главы из тюрьмы и
- 44 главы из Гоа
Купить мои книги через сеть
